«Тысячные обозы задерживались на заставах»

По мере развития кризиса, спровоцированного карантинными ограничениями по всему миру, в разных странах вспыхивают протесты. В США тысячи людей, некоторые из них с оружием, вышли на митинги под лозунгами «Дайте нам работать!», «Карантин уничтожил мой бизнес!» и «Безопасность без свободы – это тюрьма!». Сотни людей устроили митинг на юге России, протестуя против потери работы и требуя большей поддержки государства (собравшихся разогнал ОМОН, десятки были арестованы).

Протесты прошли в Бразилии и Индии (в Мумбае в них участвовали рабочие-мигранты, которые из-за карантина оказались заперты в городе, лишенные заработка и возможности вернуться домой). В Малави (восточная Африка) тысячи уличных торговцев, выступавших против введения карантина, устроили шествие под лозунгами «Лекарство хуже болезни!» и «Мы лучше умрем от вируса, чем от голода!».

В Кейптауне (второй по численности город ЮАР) недовольство местных жителей вылилось в столкновения с полицией. «Власти обещали обеспечить нас продуктами. И где эта помощь? – заявила одна из местных жительниц. – Сколько нам еще оставаться в карантине?» Сотни людей блокировали улицы, поджигали шины и забрасывали камнями полицейских. Те использовали резиновые пули и слезоточивый газ.

О таких рисках в недавнем отчете предупреждал Международный валютный фонд. По его оценке, они более актуальны для стран с высокой коррупцией и низким уровнем государственного управления. «Если люди сочтут, что власти делают недостаточно в условиях кризиса, – констатировала Гита Гопинат, ведущий экономист МВФ, – это может привести к социальным волнениям».

В основном подобное происходит по экономическим причинам, но не только. В Иерусалиме поводом для беспорядков стало недовольство ортодоксальных верующих. В пригородах Парижа – претензии к полиции, которую местные жители обвинили в злоупотреблениях.

В прошлом действия властей в периоды эпидемий – например при вспышках холеры – не раз вызывали протесты и беспорядки. Частично они были следствием суеверий и невежества – когда опасения людей обращались против врачей, в которых видели «источник болезни». Но в то же время, как и сейчас, имели экономическую и социальную подоплеку.

При этом жесткие меры не всегда были действенными. Иногда попытки навязать ограничения могли вызвать и обратный эффект.

Бунты

В 1831 году, после похорон одного из жителей Кенигсберга, умершего от холеры, в городе вспыхнули беспорядки. Толпа разгромила полицейский участок, последовали мародерство и уличные столкновения. Сотни участников позднее были арестованы. По словам американского историка Ричарда Росса, часть жителей была недовольна карантинными мерами, но многие вообще не верили в холеру – ходили слухи, что под видом эпидемии власти (якобы руками врачей) расправляются с бедными. Участники беспорядков выкрикивали, что «полиция сгоняет бедных в лазареты, а доктора их травят».

Подобные эпизоды происходили неоднократно – в XIX, XX и даже начале XXI века (один из сравнительно недавних примеров – беспорядки при вспышке холеры на Гаити в 2014 году). В 1910 году в Бишелье – городе на юго-восточном побережье Италии – одной из причин для недовольства стал запрет на продажу моллюсков (в частности устриц), одного из предполагаемых источников распространения холеры. Недовольство усилилось, когда стало известно, что представители Красного Креста проводят дезинфекцию местного собора. Жители сочли это святотатством – сотни местных рыбаков поспешили к храму, чтобы прогнать дезинфекторов. «Некоторые стали звонить в колокола, – писала одна из газет. – Вскоре у храма собралось почти все местное население, искавшее повод, чтобы выместить раздражение из-за ограничений».

Последствия беспорядков в Юзовке. Фото с сайта Infodon.org.ua

Обстоятельства различались. Иногда – как это было в Италии – протестующие врывались в больницы, чтобы «спасти» пациентов (считая, что им там угрожает опасность). Нередко протесты оборачивались волной убийств, поджогов и мародерства. Некоторые носили локальный характер – в других бунтовщики захватывали города, как это случилось в 1892 году в Юзовке (нынешнем Донецке). Хотя существовала и версия, что в Юзовке волнения были спровоцированы требованиями рабочих о повышении зарплат, но власти предпочли списать все на «холерный бунт». Некоторые, как во Франции, переплетались с революционными процессами, – другие, по мнению ряда итальянских историков, не только были лишены политической подоплеки, но даже сдерживали политическое движение.

Но у таких проявлений, отмечает Сэмюэл Кон, профессор истории университета Глазго, были и общие черты. Одна из них – устойчивые слухи о том, что эпидемия лишь прикрытие для плана властей, заключавшегося в том, чтобы избавиться от бедных. Что власти приказали врачам травить людей и якобы даже платят за каждого умершего (возможно, так были искажены сообщения о том, что врачи, лечившие больных с холерой, получали дополнительные выплаты). «В народе ходили страшные слухи: приказано морить простой народ, чтобы его было поменьше; доктора сыплют в колодцы отравленные порошки, здоровых людей захватывают на улицах и отвозят в «бараки», откуда никто уж не возвращается, – вспоминал писатель и врач Викентий Вересаев о вспышке холеры в России. – В поволжских городах пылали холерные бунты. Толпа разбивала больницы и гонялась за врачами».

Одни и те же слухи, отмечает Кон, циркулировали в разных странах, несмотря на географические и языковые барьеры. В них проявились страх и невежество, но не только. Во многих бунтах, по мнению историка, отразилась и общая классовая подоплека – выступления бедной части населения против правящей элиты. «С XIX века восприятие холеры изменилось, – констатирует он, – но прежние тенденции, связанные с классовым противостоянием, окончательно не исчезли».

Власть

Борьба с инфекцией – вопрос не только медицины, но и власти. Германский историк медицины Эрвин Акернехт, комментируя спор «контагионистов» и их оппонентов в XIX веке (спор о том, могут ли болезни передаваться от человека к человеку – или их вспышки зависят только от среды, например недостатка санитарии), отмечал, что он не был чисто научным. «Они спорили не только о болезнях, но о болезнях и карантине, – писал он. – Для растущего класса торговцев и промышленников карантин был источником потерь, препятствием для развития, инструментом бюрократии, с которым они больше не собирались мириться. Естественно, что они поддерживали ту часть научного сообщества, которая выступала против таких мер (противопоставляя им улучшение санитарии, жизненных условий людей в бедных районах и так далее. – Прим. «Ферганы»)».

Чумной бунт в Москве, акварель Эрнста Лисснера. Изображение Wikimedia Commons

Ученые того времени, отвергавшие карантин, продолжает он, воспринимались как «реформаторы, отстаивавшие свободу личности и свободу торговли». Многие даже сами подсчитывали ущерб от карантинных мер для экономики.

Идея о том, что заразных болезней не существует, оказалась несостоятельной. Но вопрос о карантинах – о степени государственного вмешательства при вспышках таких заболеваний – остался. Может ли государство, рассуждает Питер Болдуин, профессор истории Калифорнийского университета, бороться с эпидемией, оставаясь демократическим? Или оно вынуждено прибегать к авторитарным мерам?

По мнению британского историка Ричарда Эванса, профессора Лондонского университета, демократия необходима. «Борьба с эпидемиями может быть эффективной только в демократическом контексте, – полагает он. – Когда между властями, медицинскими экспертами и обществом есть определенный уровень доверия и уважения». Однако Болдуин более скептичен. Хотя в демократических странах здравоохранение частично регулируется социальными нормами (по словам историка, «здоровье стало моралью современного общества»), государство сохраняет за собой аппарат принуждения – и может напомнить, что готово его применять.

Вопросы

Карантины обосновываются научными моделями и необходимостью защиты граждан – даже тех, кому они не нравятся. Но всегда ли государство может утверждать, что действует оптимально? Всегда ли врачи могут утверждать, что знают, как лучше? История свидетельствует, что нет.

При вспышках чумы в Индии и Сенегале в конце XIX – первой половине XX века, как отмечает Сэмюэл Кон, колониальные власти далеко не всегда действовали рационально – с одной стороны, как, например, в Бомбее, они организовали дезинфекцию зданий и чистку канав, с другой – были случаи, когда, пишет историк, дома, откуда забирали зараженных, просто сжигали, провоцируя протесты (это происходило на фоне непременных слухов о том, что власти якобы «хотят избавиться от излишков населения»). Европейские врачи десятилетиями поддерживали теорию о «миазмах» – ядовитых испарениях от воды и почвы, якобы вызывавших инфекционные заболевания. При вспышке холеры в России в XIX веке ее пытались лечить самыми разными методами – от горчичников до кровопусканий.

Николай I во время холерного бунта на Сенной площади. Изображение Wikimedia Commons

«Сказать, что государство и общество должны прислушиваться к ученым, – это слишком просто, – отмечает Ричард Эванс. – Научные оценки нередко неопределенны, мнения одних ученых оспаривают другие. Правительства могут выбирать теории, соответствующие их интересам или идеологическим установкам». Ситуация с коронавирусом – пример разногласий по поводу масок (ВОЗ заявляла, что их эффективность для здоровых людей в целом не доказана, Центр по контролю за заболеваниями США – что они нужны для защиты и можно обойтись даже самодельными, хотя главный санитарный врач США ранее утверждал обратное), «социальной дистанции» (китайские ученые в недавнем исследовании пришли к выводу, что при передаче воздушно-капельным путем вирус может распространяться не на 1,5–2 метра, которые упоминаются в официальных директивах, а на 4 метра, их коллеги из MIT – что даже на восемь метров) или «иммунных паспортов» для тех, кто переболел (некоторые страны готовы их выдавать, ВОЗ настаивает на том, что выздоровевшие могут заболеть снова).

«Тысячные обозы, шедшие с юга России и из внутренних губерний, направлявшиеся в столичные или губернские центры, задерживались на заставах. В хаосе бесчисленного скопления людей, повозок, лошадей отсутствовало какое-либо руководство, – писал о вспышке холеры 1830-х годов историк Сергей Гессен. – На заставах, где надлежало подвергать «карантинному очищению» <...> не хватало помещений. Местные власти бессовестно взимали с задерживаемых крупные денежные пени, и тогда двухнедельный карантин таял в несколько часов, и карета дворянина или тарантас зажиточного купца катили в город, нередко завозя с собою заразу. Злоупотребления вызывали открытый ропот неимущего и малоимущего населения, не имевшего средств откупаться <...>. Одним из следствий было систематическое укрывательство больных, что в свою очередь навлекало на низшие классы правительственные репрессии».

Эффект

Подобный эффект проявился и при вспышке холеры в Ташкенте в 1892 году. Исламское население, отмечал канадский историк Джефф Сахадео, доцент Карлтонского университета, было недовольно ограничениями при погребении умерших от болезни – и стало скрывать от властей любые заболевания, включая холеру. «Священнослужители организовывали похороны умерших людей, не осмотренных на предмет болезни, – писал он. – Один из полицейских, заметивший, как людей хоронили без ведома властей, написал об этом рапорт. Но когда позднее вернулся в махаллю, где проходили погребения, его встретила толпа, заподозрившая, что он собирался эксгумировать останки. Полицейскому пришлось ретироваться».

Власти по-разному реагировали на протесты – одни подавляли их, другие пытались найти компромисс. В случае с холерными бунтами, отмечает Сэмюэл Кон, жестких мер, как правило, хватало на определенное время – но позднее протесты могли вспыхнуть вновь. «Напротив, там, где элита меняла свое отношение к происходящему, недоверие [со стороны бедного населения] и слухи шли на спад, – писал он. – После бунтов в Кенигсберге, например, Берлин усвоил урок. Власти пересмотрели жесткие правила карантина, организовали раздачу еды для безработных и обеспечили уход за детьми, потерявшими родителей из-за эпидемии. Хотя в Пруссии продолжали циркулировать слухи об «отравлении» людей, в некоторых городах вспыхивали беспорядки, в Берлине их уже не было».

Эффективность карантина, считает Гэбриэл Розенберг, доцент Университета Дьюка, может зависеть от адекватной компенсации за понесенные людьми потери. Опыт Управления животноводства США – пример такого подхода. Ведомство, созданное в конце XIX века, решило бороться со вспышками болезней среди скота карантином и уничтожением всех зараженных особей, а возможно, и тех, которые находились с ними в контакте. «Однако чиновники, – пишет Розенберг, – понимали, что ограничения сами по себе не гарантируют успеха. Фермеры воспротивятся тому, чтобы их скот изымали и уничтожали. Они попытаются сделать все возможное, чтобы скрыть случаи болезни, лечить животных самостоятельно, обходить ветеринарные требования и тайно доставлять животных на рынки. Иначе говоря, вместо того чтобы сдерживать болезнь, стратегия будет способствовать ее распространению».

Осознавая это, управление предложило покупать у фермеров зараженный скот по ценам, близким к рыночным. Подход, отмечает Розенберг, оказался успешным – вспышки таких заболеваний, как бычий туберкулез или техасская лихорадка, были подавлены. «Меры по стабилизации экономики [в период эпидемии] могут использоваться для поддержки мер, принимаемых в сфере здравоохранения, – считает он, настаивая на том, что люди должны получать достаточные компенсации за вынужденную изоляцию. – Пребывание дома в период карантина не должно превращаться в «жертву». Оно должно быть выгодным. Карантины – инструмент медицины, но их успех или неудача зависит от психологии, опирающейся на материальные потребности. История об этом напоминает».