«Мы явились с планеты по имени Рай»

Исажон Султон. Фото из семейного архива Исажона Султона

Один из самых поэтически одаренных прозаиков Узбекистана, человек с библейским именем Исажон Султон, как многие узбекские писатели, приехал в Ташкент из глубокой провинции и привез с собой огромный удивительный мир, населенный персонажами сказок и фантастическими существами, составляющими самую душу древнего народа. Все эти фольклорные мотивы органично вошли потом в произведения Султона: «Лунный родник» («Ойдинбулок», 1995), «Вечный скиталец» («Бокий дарбадар», 2011), «Свободный» («Озод», 2012), «Генетик» (2018) и «Бильге-каган» (2019).

О Черной Руке и таинственном Бурдюке, об Узоре Создателя и «Небесном Кишлаке», о первобытном ужасе и созидательном страхе, а также о том, где на самом деле находятся ад и рай, — очередная беседа Санджара Янышева.

— Исажон-ака, с какого времени или события вы себя помните?

— Я настолько давно себя помню, что раннее детство порой мне кажется не моим. Странное чувство — все-таки полвека прошло... Например, такое воспоминание. От сильного ветра на воде — волны. Это Большой Ферганский канал. Ветер свиреп (не менее тридцати метров в секунду). Я иду с мамой, на руках у нее моя младшая сестра. Мама кажется чрезвычайно высокой — это потому, что я слишком мал. Серая проселочная дорога иссушена и очищена от пыли ветром. Он с шумом сгибает огромные ивы. Нижняя сторона листьев обычно светлее, чем верхняя, — и теперь деревья имеют трусливый вид. Вдруг ветер выхватывает из рук мамы одеяло, оно падает в воду и плывет. Я хочу его оттуда вытащить, но мама кричит, и ее голос тонет в шуме ветра…

Более поздние воспоминания еще ярче. При слове «урюк» перед глазами — кора дерева, в трещинах снуют муравьи. В знойные дни лета висит жара, на этой жаре в густой кроне тополя или айвы кто-то работает маленьким молотком. Это дятел, у него ярко-желтый клюв и красный пух на лапке. Он клювом дырявит тело дерева, чтобы найти гусеницу. Из густых кукурузных полей другая птица кричит: «Куёв-куёв, кимга куёв?» («Жених-жених, кому жениха?»).

А наша махалля звалась «Пичокчи» — «Ноженщик». Люди в ней занимались изготовлением ножей. Самые хорошие ножи получались из ствола охотничьего ружья или из стальной части сельхозтехники — например поршня трактора. Почти все носили такие ножи. Даже когда приданое невесты привозили в дом жениха, детям до недавних пор дарили маленькие ножи.

И, конечно, люди: мужчины в красивых тюбетейках, летом носящие белоснежные рубашки, подпоясанные кушаком (белбоғ), и женщины, покрывающие голову рубашкой мужа, прячущие лицо от посторонних мужчин. Людей моего детства уже нет на этом свете, но их лица мне и сейчас кажутся красивыми — окутанные светом добра и человечности. Вспоминаются простые рассказы о Боге, о строении мира, о пророках. И это — посреди обычной кишлачной жизни, между разговорами об урожае, хлопке, скотине и сельхозтехнике (всяких ворохоочистителях да культиваторах со сверкающими лапами)... В священный месяц Рамадан почти все соблюдали пост: «Если ведешь праведную жизнь и держишь уразу, Бог наградит тебя Раем». Помню, однажды я спросил учителя физики: «Есть ли Бог?» Это было в шестом классе. Он ответил: «Нет!» — и тут же добавил: «Эй Худо, узинг кечиргин» («Боже, прости меня»).

Сейчас я понимаю, что мы, дети, жили в единении с природой. Поэтому мне и сегодня понятен характер животных и растений. Живя в городе, я часто думаю, что та жизнь — почти первобытная, однако чистая, светлая; она ближе человеку изначальному.

— Исажон означает «Иисус», верно? Как вам живется с таким именем?

— Меня так назвали в честь одного из моих прадедов со стороны отца — известного знатока ислама. Вообще, имя «Исажон» в Узбекистане довольно распространенное. Только в моем родном кишлаке Авазбой как минимум три Исажона. Но в нашей семье это древнее имя ношу я один; у остальных имена более современные (у меня шестеро сестер и братьев).

Про Иисуса Христа я услышал, наверно, когда мне было лет 12-13. Мой дед Султон-бува много лет работал пекарем в сельской пекарне. В те годы для свадьбы или для церемонии обрезания мальчиков специально строили тандыры и пекли сотни лепешек. «Если заказчик — хороший человек, то лепешки получаются красивыми, ровными; если он себя чем-либо осквернил — то подгорают или растекаются», — так говорил мне дед. С малых лет до самой его смерти я был с ним рядом. В узбекских семьях есть такая традиция: когда умирает жена старейшины, ему в помощники дают одного из внуков. В долгие зимние ночи под треск горящих в очаге веток старого урюка, стреляющих красно-желтыми искрами, или под шипение мокрых от снега виноградных лоз дед мне рассказывал о Боге и Его пророках, понуждал учить суры из Корана. В те времена эти рассказы казались мне сказками.

Джалаладдин Руми . Фото с сайта Macleans.ca

Более глубокое осознание произошло гораздо позже, уже в университете. Понимание обрушилось на меня словно шторм. Великий мудрец Джалаладдин Руми из тысячелетней своей глубины поучал: «Святая Мария до начала боли не приближалась в древу счастья. Коран гласит: «Родовые схватки привели ее к стволу пальмы» (сура «Марьям», 19:23), то есть боль Марии при рождении сына так повлияла на сухое дерево, что оно ожило и заплодоносило. И человек подобен Марии. В каждом из нас — свой Иисус. Он рождается, когда мы испытываем страдания. Но, если боли нет, Иисус возвращается назад — тем путем, которым пришел; мы же лишаемся его даров» (Руми, «Фихи ма фихи» — «В нем то, что в нем»).

Или, например, такой факт: поэт Алишер Навои великих ученых своей эпохи называл «Исо-нафас» (буквально: «дыхание Иисуса»), то есть — «оживляющий». Таких примеров довольно много... Да, слава Богу, это имя сильно обогатило меня — и философски, и, быть может, нравственно.

…Помимо Иисуса Христа, в фольклоре моего народа есть образы и других пророков. Например, о Ное (в народе его, как в аятах Корана, зовут Нух) говорят, что его имя означает «плачущий»: однажды он встретил на улице собаку и невольно воскликнул: «Какая же она некрасивая!» А собака ему отвечает: «Эй, Ной, что ты ругаешь — узор или Создателя узора?» После чего Ной расплакался и долго просил прощения у Всевышнего.

Почти всем известна история муравья, что несет во рту каплю воды, дабы погасить огонь, на котором сжигают пророка Авраама (Ибрахима); или разговор царя Соломона (Сулеймана) с птицами...

— О чем также писал Руми…

— Да, в притче «Царь Соломон и Удод». Мне же сейчас вспоминается другая притча. Философ и лодочник переплывают реку. Философ спрашивает: «Знаешь философию?» Лодочник отвечает: «Нет». Философ: «Полжизни твоей прожито зря». Вдруг на середине реки поднимаются волны, и лодка начинает тонуть. Лодочник спрашивает: «Умеешь плавать?» Философ отвечает: «Нет». Лодочник: «Тогда вся твоя жизнь прошла впустую».

Можно долго смеяться над философом; однако Руми этот сюжет объясняет так: река — это жизнь, и мы все переплываем ее от одного берега к другому. О каком знании можно говорить, если оно тебя не спасет?

…Помимо библейско-коранических, живы у нас образы и чисто фольклорные: практически в каждой деревне — свои фантастические существа. Как ни странно, среди них встречаются и персонажи из европейских мифов, например сефир — человек с копытами — или Черная Рука, хватающая с дастархана хлеб. Центральноазиатские вымышленные существа одновременно и уникальные, и универсальные. К примеру, Алвасти (Албасты, Олбосты), обитающий в пустынях, в темных оврагах и горных пропастях. Его главное занятие — отнимать у женщин дар материнства. В Ферганской долине проживает Озикчи — некое прозрачное существо, не имеющее своего тела, но проникающее в ум и меняющее сознание человека. Еще одна странная тварь — Олабужи: никто не знает, как она выглядит, но все дети свидетельствуют, что она — очень страшная. В Джизаке рассказывают о Бурдюке, что приходит к злому человеку и надевается ему на голову. А еще по земле ходит черная-пречерная тень, которая допрашивает злодеев об их злодеяниях, а потом строго наказывает. Если упорядочить обстоятельства появления всех этих существ, то получится вот что: они встречаются ночью; иногда они встречаются, когда человек выходит за пределы своего села; они вызывают страх, меняют сознание; на почве первобытного ужаса возникает страх созидательный.

Всякий раз, когда я сталкиваюсь с подобными плодами коллективного воображения, я чувствую приливы вдохновения. Мне видится во всем этом огромный потенциал для литератора. Приведенные примеры лишь малая часть бестиария. В сердце народа полно самых необычных образов, к примеру чилтаны — сорок мужчин, которые в любое время знают друг о друге все: кто чем занимается, кто о чем думает... Интересующихся отсылаю к моему эссе «Энциклопедия вымышленных существ узбекского народа», вышедшему недавно в сборнике «Коракуш юлдузининг сири» («Тайна звезды Каракуш»).

…Или святой старец Хазрати Хизр, который является в каждое село Узбекистана и молит Бога о том, чтоб земля стала плодородной, а люди счастливыми. О нем моя повесть «Хазрати Хизр изидан» («По следам святого аль-Хизра»), изданная год назад.

Исажон Султон в 1981 году. Фото из личного архива Исажона Султона

— С чего начался ваш путь в литературе?

— Первые рассказы я начал писать примерно лет в одиннадцать. Но те рассказы были очень слабыми, наивными — и никак не походили на славные произведения больших писателей. Я бесконечно читал любимых авторов и искал причины их успеха. У меня было так: если человек «плохой», то уж хуже некуда — и лицо некрасивое, и поступки бесчеловечные, и даже дом его уродлив. А «хороший» — почти святой. И почему-то все мои «хорошие» любили в конце рассказа умереть. Например, хороший старик просит какой-то помощи у плохого соседа, а тот лишь смеется и в помощи отказывает. И на следующий день хороший старик помирает. И на похоронах плохой стыдится смотреть людям в глаза… И все в таком духе.

В семнадцать лет я оказался в пионерском лагере в Грузии; меня там окружали ребята из России, Украины, Белоруссии, Молдавии, Туркменистана и Казахстана. Хотя в моей школе был предмет «Русский язык и литература», по-русски я говорил плохо. Чтобы понимать речь своих товарищей, я решил почитать художественную литературу. В лагере была хорошая библиотека, и там работала пожилая грузинка. Я выбрал Конан Дойла, но библиотекарша забрала у меня «Шерлока Холмса», взамен всучив другую книгу, почему-то без обложки. Это был роман «Мастер и Маргарита» Булгакова. Спустя несколько дней я вдруг стал что-то в этой книге понимать. Сейчас-то я догадываюсь, что темные места романа я восполнил собственным воображением, подставляя узбекские слова, — таким образом, у меня в голове вырос совершенно новый, никем не читанный роман: русско-узбекский.

Я узнал, что Иешуа Га-Ноцри — это тот самый Иисус Христос, о котором я слышал все мое детство. Что Азазелло — это Азозил, а Воланд — Иблис… Те сказки, что мне рассказывал дед Султон-бува, вдруг снова ожили и засверкали всеми своими красками. Деда уже не было в живых, но в книге Булгакова наряду с голосом автора я услышал и его голос… Через пять лет роман «Мастер и Маргарита» увидел свет на узбекском языке в переводе Кодира Мирмухамедова. В это время я уже учился на третьем курсе ТашГУ. Перевод меня изумил: это было совершенно другое произведение, со своими достоинствами, но — другое.

К тому моменту я прочел сотни книг на узбекском и на русском языках: Толстого и Достоевского, Гоголя и Тургенева, Чернышевского и Грибоедова. А также — Жюля Верна, Стивенсона, Уэллса, Дефо, Марка Твена, Диккенса… А вот Конан Дойл мне почему-то был уже неинтересен (кто знает, возможно, в этом виновата та грузинская библиотекарша?). Детективы и сегодня не слишком меня занимают... Потом в мою жизнь пришла литература Латинской Америки и японская проза — Борхес, Акутагава, фольклор Индонезии и Австралии... И я снова начал писать. С повести «Муножот» («Мольба») начался поиск собственного стиля, своей интонации.

1992 г. Журнал "Шарк Юлдузи" ("Звезда Востока"). Справа - литсотрудник отдела прозы Исажон Султон. Фото из личного архива Исажона Султона

— Один из устойчивых мотивов вашей прозы — прозрачность границы между «этим» светом и «тем» (я имею в виду рассказы «Отшельник», «Дивный сад», «Рыба»). Но то — часть художественного вымысла, философское осмысление вечных категорий… А лично вы верите в загробную жизнь? Насколько ваше представление о рае походит на описанный вами Сад?

— Мы не можем судить о том, каков истинный Рай, а рай в литературе зависит от представлений о нем в ту или иную эпоху. Один из моих персонажей говорит: «Все старшие ушли туда… Мне кажется, там точно такой же кишлак, и мы будем в нем жить вечно, как живем здесь, в нашем родном кишлаке». А персонаж другого произведения считает, что мы постоянно путешествуем между мирами: «Всевышний создал вашу душу и держал в небытии. Затем вы оттуда ушли и появились в материнской утробе. По истечении определенного времени вы покинули утробу, чтоб появиться в нашем мире. Придет срок — и вы уйдете отсюда, чтобы возникнуть где-то еще, в другом мире, на другом свете».

Я верю в загробную жизнь. Мой друг-поэт говорит, что люди ищут внеземные цивилизации, думают об инопланетных существах, не осознавая того, что они сами являются такими существами. Мы явились сюда с планеты по имени Рай; настанет день, и мы туда вернемся.

— Герою рассказа «Отшельник» в раннем детстве святой старец показывает рай — с необычайными по красоте деревьями, птицами, ангелами и окутанными светлым облаком людьми. Когда та же дверь открывается перед ним в преклонном возрасте, его встречает лютая зима и адская стужа. При этом герой прожил безгрешную, ничем не запятнанную жизнь. Как бы вы сами истолковали описанную вами метаморфозу — тот факт, что райский сад старится вместе с человеком?..

— Дело тут не в том, что герой безгрешен, а в том, что он словно бы торгуется с Всевышним: «Я веду, как Ты повелел, чистую, смиренную жизнь, Ты же взамен даешь мне обещанный Рай».

— То есть, по сути, это история библейского Иова?

— Нет. Иов в Коране — пророк Айюб. Он олицетворяет терпение, а также истовую, нерушимую веру. В «Отшельнике» же речь идет именно о торговле. Есть еще понятие «аросат», некое место между Раем и Адом. Наш герой попадает именно туда.

— Рассказ «Дивный сад» рифмуется с рассказом Герберта Уэллса «Дверь в стене». Это осознанная перекличка?..

— Я затрудняюсь ответить, насколько эта перекличка сознательная… Есть и другие, для меня более явные. Помните сказки «Тысячи и одной ночи»? В одной из них повелитель приказывает визирю Джафару сесть в таз с водой; тот выполняет приказ и видит себя в другом мире, где проживает целую жизнь, потом умирает и снова оказывается в этой жизни… А еще в народе говорят, что рай находится от человека на расстоянии, равном расстоянию от верхних век до бровей. Как и ад.

Помните, в СССР бурили сверхглубокую шахту? Двенадцать с лишним километров. Ходили слухи, что на 12-м километре датчики зафиксировали человеческие вопли. Это притом, что на такой глубине температура достигает 220 градусов! А тут — «меж веком и бровью»… (смеется).

— Ваш катоблепас отличается от изначального мифического зверя с телом буйвола и головой кабана…

— Здесь произошла сложная трансформация символов. Хотя в рассказе упоминаются имена Плиния и Флобера, про катоблепаса я узнал из произведения перуанского писателя Варгаса Льосы «Письмо молодому романисту» и из «Книги вымышленных существ» Борхеса. Катоблепас — большая и неуклюжая тварь, он еле поднимает свою огромную голову, но взгляд его смертоносен для человека — и для него самого (если он взглянет на свое отражение в воде). А в рассказе он успел мутировать или пережить долгую эволюцию (от средневековых представлений до современности).

Главное в моей истории о катоблепасе — явление зла. Дело, разумеется, не в змее, которая пожирает несчастного кролика. И даже не в зверьке, который сильно страдает от такового зрелища и начинает поедать себя. Дело в людях, придумавших зарабатывать на этом зрелище деньги… Может быть, катоблепас — это образ поэта (и в наши дни, и во все времена)?..

— Чувствуете ли вы себя одиноким в ландшафте современной узбекской литературы? Должен ли писатель, по слову Пушкина, «жить один»?

— Нет. Узбекская критика и продвинутые читатели внимательно следят за литературными новинками. Союз писателей создает отличные условия для работы: это комфортные комнаты в тишайшем Доме творчества «Дурмень» — с огромным садом и трехразовым питанием; недавно построили еще один — Дом отдыха «Заамин», окруженный неповторимой красотой Зааминского горного заповедника с его хвойными лесами. Вроде есть все: и тишина, и природа. Но творчество зависит от вдохновения. Кроме того, реальность порой беспощадно вторгается в сознание. Конечно, хочется заниматься тем, что любишь. В жизни я тихий, спокойный. Не люблю мешать другим, не люблю, когда мешают мне… Приходится работать по утрам — все домашние в это время спят.

«Слово вечно», — говорит Руми. «Рукописи не горят», — пишет Булгаков. Слава Богу, литература еще нужна людям. Я благодарен Аллаху за то, что Он дал мне свой изумительный дар — пространство, в котором я совершенно свободен. Иначе говоря, еще один мир. Еще один свет.

* * *

РОЗОВЫЙ ЗВЕРЕК

<…> Сегодня иду в зоопарк. Пару дней назад туда привезли чрезвычайно интересного зверя по имени катоблепас.

Первые сведения о нем получены от греческого философа Плиния-старшего, жившего две тысячи лет назад. Позже в качестве мифического существа он фигурирует у Флобера в «Искушении святого Антония»... Вдруг — новость: какая-то разновидность катоблепаса чудом уцелела в джунглях Эфиопии. Зверьки были вывезены в города, удалось получить потомство. И вот теперь выращенных в неволе животных возят по свету; люди стекаются отовсюду, чтоб краем глаза увидеть это чудо.

По описанию Плиния, катоблепас — зверь весьма неуклюжий. Его голова больше туловища, поэтому он всегда лежит, опустив могучую голову на передние лапы. Вся магическая сила зверя сосредоточена в его зрачках. Стоит ему лишь приподнять царственные веки — и в груди существа, оказавшегося на пути катоблепаса, лопается сердце...

…Войдя через стеклянную дверь в просторный светлый зал, я увидел сквозь огромное, во всю стену, окно существо совершенно необычайное. Это был трогательный симпатичный зверек с детским доверчивым взглядом; он часто моргал длинными ресницами, обозревая уготованный ему мир. Голова, пожалуй, была великовата для небольшого туловища — особенно на контрасте с тонкой шеей и махонькими светло-розовыми пальцами лап. Существо казалось столь невинным, что я с первой же секунды почувствовал к нему естественную нежность. Ничто в его поведении и облике не соотносилось с тем ужасом, что описывали Плиний с Флобером.

— Но ведь это вовсе не катоблепас!.. — воскликнул я.

Служитель зоопарка остался невозмутим:

— Изначально катоблепас — довольно крупное млекопитающее. Однако в процессе эволюции оно претерпело значительные изменения. Перед вами — разновидность малого катоблепаса: совершенно безобидный зверь, начисто лишенный агрессивности, зато наделенный удивительными способностями.

— Ну, допустим… А что это за способности, в чем они проявляются?

— Друг мой, запаситесь терпением! Уверяю вас, такого зрелища человек удостаивается не каждый день, — Служитель поглядел на свои часы. — Надо сказать, у этого зверька тончайшая нервная система; он крайне чувствительный. Скоро вы сами в этом убедитесь.

— Он не боится людей?

— Лучше говорить шепотом, — сказал Служитель и сам понизил голос. — Здесь установлена особая система: вы его видите, а он вас нет. Зверек очень восприимчив к голосам и звукам. Он моментально чувствует перемены в настроении, малейшие проявление лжи и фальши. Словом, чуткий, невероятно добрый зверь. В силу физической слабости он выбрал оригинальную форму сопротивления злу…

Внутри вольера было сыро, сверху капала вода. Я сперва удивился, решил, что увлажнение искусственное, однако, приглядевшись, понял: над головой катоблепаса — открытое небо с набухшими серыми тучами. Капли дождя падали на мелкий гравий и деревья, красные камни, выложенные по периметру площадки, от влаги потемнели. Чувствовалась прохлада, в ней было что-то бодрящее.

Перед прозрачным экраном, отделяющим меня от вольера, рядами стояли мягкие кресла; я занял одно из них. Стали прибывать зрители. Дамы в дорогих нарядах, солидные господа, их дети в праздничных костюмчиках.

Зверек разгуливал под деревьями, то взбирался на ветви, то спускался обратно; иногда он приближался к стеклу, тогда его можно было рассмотреть получше. Шкурка, мягкая и розовая, на груди становилась белой. По спине шли рыже-коричневые разводы. На тонкой шее покачивалась массивная голова: казалось, она вот-вот отвалится.

На вопрос «чем катоблепас питается?» был ответ: утренней росой и какой-то редкой травкой, растущей в лесу. Там, где заканчивалась площадка, за красными камнями, росли обычные с виду полевые цветы и травы.

Розовый зверь вытянул переднюю лапу под дождевые капли. Похоже, это принесло ему удовольствие: его душа откликнулась нежным звучанием.

Такого я не слышал никогда. Начав с низкого тона, зверь устремил вверх головокружительную трель; это был гимн льющемуся дождю, гимн самой жизни, радостной и высокой. Под неистовыми потоками небесной влаги, словно море волновались безбрежные леса, изумрудные поля и бескрайние степи. Стебли гнулись в танце; тучи изливались живительной силой.

Мелодия всегда порождает в нашем сознании образы или чувства. Но только теперь впервые в жизни я слушал звуки, взывающие к самому чистому, самому светлому, что только может существовать под солнцем, а может быть, за пределами этого мира. Музыка была исполнена любовью, освящена благодарностью к свету, к дождю, к листве, вздрагивающей под каплями, к аромату мокрой земли… Я вдруг подумал, что поющий зверь сам не знает о своей силе, о способности пробуждать в чужой душе божественный импульс. Но прозрачный взгляд катоблепаса заставил меня поверить: только природное сочувствие ко всему живому способно вызывать такие звуки.

— Этот зверь умеет грустить, — Служитель словно подслушал мои мысли. — Жаль, что вы не слышали его весенние песни. Весной и в начале лета он рождает чудеснейшие мелодии, сердце ликует… Осенью зверь погружается в печаль. Вид желтеющей листвы заставляет его тосковать, он всерьез оплакивает природу. Но вот что совсем интересно: когда душевная боль становится невыносимой, он приступает к самоедству!

— Не может быть! «Самоедство»… это такая фигура речи? — недоверчиво спросил я.

— Очень даже может. Разве я не говорил вам, что это удивительное существо? Немного погодя вы сами увидите, какова степень его сострадания; если сегодня он будет «в ударе», то вы станете свидетелем неповторимого зрелища.

— Когда уже что-то начнется? — пожилая дама от нетерпения тряхнула своими драгоценностями. — Мы заплатили — и довольно прилично! — не для того, чтобы скучать возле этого окна.

— Прошу вас, капельку терпения — и ваше ожидание будет вознаграждено с лихвой, — стал уговаривать зрителей Служитель. — Только, Бога ради, как начнется — соблюдайте тишину. Если зверек узнает о вашем присутствии, он станет взывать о помощи. Пусть рассчитывает только на себя.

Ждать, однако, пришлось долго. Вымытая дождем площадка тускло поблескивала гравием.

И вот, наконец, в дальней части вольера, поросшей травкой, отворилась маленькая дверь, и чья-то рука, словно кран, осторожно опустила на мокрую площадку маленького кролика. Лапки его были связаны. В ужасе оглядев окрестности влажными черными глазами, кролик пару раз дернулся, но тонкая цепочка держала жертву очень крепко. Тем временем со стороны сложенных горой камней появилась толстенная змея длиной чуть ли не в семь футов.

Говорят, зрение у змей никудышное. Зато они очень хорошо чувствуют теплокровных животных. Едва появившись на площадке, хищница безошибочно определила местонахождение крольчонка. Но спешить не стала. Несколько раз она высунула язык, словно измеряя температуру воздуха.

Розовый зверек ее тоже заметил. Его поведение изменилось. Он в ужасе дернулся в сторону и после нескольких неуклюжих попыток кое-как взобрался на ветку дерева.

— Похоже, он сильно напуган, — прошептал я не то Служителю, не то самому себе.

— Он боится любого проявления жестокости. У него врожденное чутье на хищников. Но еще больший ужас он испытывает при виде чужих страданий. Знаете, как человек, переживающий невыносимое горе, поедает себя изнутри?.. А у этого — все снаружи. Но фокус весь в том, что от степени страдания зависит красота его плача. Он никогда не повторяется. Порой это что-то запредельное…

— Змея на него не нападет?

— Нет, по счастью, катоблепас змее не по нутру… Что-то в нем ее отпугивает.

— Вы сейчас снова упомянули… самоедство. Это не опасно для его жизни?

— Еще один талант нашего зверя — способность к регенерации… Смотрите, смотрите! — страстно зашептал Служитель. Крольчонок дрожал крупной дрожью: убийца был рядом. <…> Затаив дыхание, богачи приготовились к восприятию зрелища.

Еще мгновенье змея помедлила, затем поползла в сторону своей жертвы. Нет, скорее поплыла — настолько ее движение было плавным, даже красивым. И вот она возле крольчонка. Однако набрасываться на добычу она почему-то не спешила, лишь свернулась клубком возле пушистого комочка.

Катоблепас наблюдал за происходящим с ветки дерева. Его крохотное тело трепетало. Время от времени дрожь прекращалась — он словно давал передышку своему ужасу или, быть может, настраивался на дыхание жертвы.

Потом зверек начал плакать. Слезы потоком хлынули из его глаз. Катоблепас тер глазки, как это делают младенцы; время от времени из-под крохотных лап, горько всхлипывая, он смотрел на змею.

— О Боже! — воскликнул я.

— Подождите, впереди — самое интересное, — прошептал Служитель.

Змея вдруг вскинулась. Катоблепас замер: казалось, у него появилась надежда. Змея не принимала никакого решения. Быть может, она сыта? Крольчонок завороженно смотрел ей в глаза. И тут розовый зверек зарыдал во весь голос. Это была песня — столь тоскливая, что сердце мое остро заныло. Оглянувшись по сторонам, я увидел, что у людей из высшего света в руках появились платочки. Удивительное существо сумело растрогать даже этих…

Не спеша змея стала набрасывать на жертву свои кольца.

Розовый зверек спрыгнул с дерева и вплотную приблизился к хищнице. Продолжая рыдать, он вдруг согнул тонкую шею и принялся грызть свои передние лапы!

Неужели он пытается — столь чудовищным способом! — отвлечь внимание змеи от ее жертвы? Он их буквально жевал, поливая собственными слезами.

<…> Самое удивительное — крови не было. Или была, да я не видел? Я больше не мог на это смотреть. Боль переполнила мою душу и выплеснулась наружу.

— Прекратите!! — забыв о предостережении, я кричал так громко, как только мог.

Зрители с застывшими в глазах бусинами слез, словно окаменев, продолжали смотреть туда…

Безумие не кончалось.

— Будьте вы все прокляты! — захлебываясь рыданиями, я выбежал из зала.

* * *

…Дождь хлестал с новой силой, ветер гнул деревья. Одно почти переломилось, остальные, сбившись в кучу, держались друг за друга. Топча воду в лужах, я убегал прочь, вон из зловещего зоопарка.

<2010>

Перевод Санджара Янышева