Последний фильм

Зульфикар Мусаков на съемках фильма "Берлин - Аккурган". Фото из личного архива

«Где это видано, чтоб узбеки летали на кетменях?» — такими словами советское начальство встретило в 1991 году первую полнометражную картину Зульфикара Мусакова «Абдулладжан, или Посвящается Стивену Спилбергу». Тем не менее история светловолосого мальчика с другой планеты, усыновленного узбекским дехканином, пользовалась успехом во многих странах, в том числе в России и в Японии. После выхода следующего фильма «Бомба» (1995), в котором сатирический талант автора засверкал новыми гранями, стало ясно, что в Узбекистане появилось свое «народное» кино. Узбекский народ в этих фильмах такой, какой бывает в сказках, когда наивное сознание героя уравновешивается чудесной удачливостью.

Недавно в Узбекистане с большим успехом прошла премьера последней картины Мусакова «Берлин — Аккурган» (последней во всех смыслах: сам автор говорит, что снимать кино больше не будет). Фильм, посвященный роли узбеков в Великой Отечественной войне, только что номинирован на российскую национальную премию «Ника»; не за горами показы в Москве.

Как режиссер переквалифицировался в историки, а сценарист сделался летописцем собственной жизни, как русский язык «надел тюбетейку» и как ругались Алексей Герман с Людмилой Гурченко — об этом и многом другом писатель Санджар Янышев побеседовал с Зульфикаром Мусаковым.

— Зульфикар-ака, я слышал, что близкие люди обращаются к вам Джамал. Почему именно так?

— Многие думают, что это дешевые понты. Есть такая привычка у некоторых публичных людей — менять свое имя. В моем случае все иначе. Когда я родился, дед с папиной стороны назвал меня Зульфикаром и пошел в ЗАГС, где меня под этим именем и записали. Но бабушка с маминой стороны всегда была в контрах с дедом, и поэтому назло ему назвала меня Джамалом. Аргумент бабушки: Зульфикар — древнее имя, означает «меч Аллаха» (точнее, «меч Пророка». — Прим. «Ферганы»), достаточно редкое, но тяжелое… Вот она и дала мне еще одно имя — Джамал, как бы от сглаза. С тех пор так и повелось: родные зовут меня Джамалом, а официально (по паспорту) я — Зульфикар.

Зульфикар Мусаков в возрасте 18-ти лет. Фото из личного архива

— Джамал — значит «раб Аллаха»?

— Все мы рабы Божьи…

— Любопытно, что в восточной традиции ребенка достаточно не записать, а именно «назвать», то есть произнести над ним его имя. Как правило, это делает старший в роду.

— Ну да, наверно, так и было. Но я только родился — откуда мне было знать?..

— Расскажите, пожалуйста, о Ташкенте вашего детства.

— Детство мое было такое же, как у всех советских детей. Детский сад, школа… Каким был Ташкент? Более зеленым, никому в голову не приходило пилить вековые чинары и дубы. Тогда не было такой пропасти в положении богатых и бедных, все жили достаточно скромно. Люди больше ходили в театры. Но плохого тоже хватало.

Каким был я? Наверно, самым обыкновенным. Дружил, влюблялся. И много раз. Девчонки сейчас уже бабульками стали, а я дедулькой… Но вот в восьмом классе встретил в драмкружке девочку, полюбил так, что потом на ней женился, теперь внучек растим. Что касается дружбы: до сих пор дружу с армейскими одновзводниками — это на всю жизнь.

— Какие вещи привлекали вас в детстве больше всего?

— Всегда любил книги. Меня считали в классе немного ненормальным — даже на уроках читал художественную литературу. Любил кино. Лет до десяти — индийские фильмы. «Сангам» смотрел 26 раз, каждый раз плакал. Подросши, смотрел уже в основном гэдээровские вестерны, советские военные фильмы, любил комедии Гайдая…

ДВОР С ТРЕМЯ ОРЕШИНАМИ (из неопубликованной «Исчезающей книги» Зульфикара Мусакова).

«Когда у ребенка начинает работать зрительная память, та, что на всю жизнь? Наверное, лет в пять? Первые детские воспоминания впечатались в меня в этом возрасте. Я узнал, что живу в городе Ташкенте, на улице Карасарайской, в проезде со странным названием Калинин-Мавзук. С Калининым — понятно, а что такое Мавзук, я до сих пор не въезжаю. Жил в большом дворе, состоявшем из трех домов-двухэтажек. Они стоят и сейчас, выдержали жуткие землетрясения 66-го и 79-го годов.

Двор был большой, во дворе росли три огромные орешины. Эти три дерева могли бы рассказать, что было тут раньше. В тридцатые годы это была окраина Ташкента. На месте двухэтажек стоял огромный двор какого-то бая, в годы коллективизации его расстреляли тут же, поставив к дувалу на колени, потому как бай не хотел уходить из дома, который построил он сам. Теперь о том бае помнили только эти три орешины и его четвертая жена Сурайо, чудом оставшаяся в живых, — в день расстрела ей было всего пятнадцать лет. Ее отдали в детдом, потом она долгое время работала в системе собеса, и ей выделили одну комнатенку в двухэтажках. Странное дело, о своем бае Сурайо-хола вспоминала всегда с любовью».

— Вы ведь не в Ташкенте родились?

Родители Зульфикара Мусакова. Фото из личного архива

— Да, родители мои из Аккургана, что в 55 километрах от Ташкента. Они поженились, и папу, Джалолиддина Бердикуловича, после окончания института отправили как молодого специалиста в Алмалык, где я и родился… Двухмесячным младенцем меня привезли в Ташкент, куда отца перевели по работе. Он был архитектором, мама — воспитательницей в том же детском саду, куда я ходил.

— Ваш отец — архитектор, вы — режиссер. В принципе, архитектура тоже решает задачи вполне творческие. Можно ли определить, от кого пошли ваши способности?

— Все, что во мне есть хорошего, — от папы и мамы. А как же иначе? И это не дань восточной традиции чтить и уважать старших. Это чистая правда. Чем дольше я живу, тем острее боль от потери отца, тем больше внимания стараюсь уделять моей маме — она, слава богу, жива, только вот здоровье уже не то...

Папа скоропостижно умер в 1988 году от инсульта, так и не увидев ни одного моего фильма, даже мою первую курсовую работу ему не суждено было посмотреть. А ведь именно папа, как никто другой, мечтал увидеть мои ленты. Дед покинул мир в 96 лет, а отец — в 56, ровно через сорок дней после смерти дедушки.

АВАРИЯ (из «Исчезающей книги»).

«Судьба распорядилась так, что папа мой, Джалолиддин-ака, спас меня и маму от верной гибели еще до моего появления на свет Божий. Я тогда был у мамы в животе. Мама жила в райцентре, в колхозе имени Куйбышева, а папа — в соседнем кишлаке, в колхозе имени Сталина. Как у них там все было, я не знаю, как-то неловко ребенку спрашивать про такие дела. Видимо, все было, как у людей: любовь, сватовство, свадьба.

Однажды молодоженов пригласили на чью-то свадьбу в Алимкент. Это сейчас вас отвезут извозчики на такси. А тогда с авто были большие проблемы. Поэтому люди взяли колхозный грузовик, в кузов набились человек тридцать. На крутом повороте машина свалилась с обрыва прямо в речку и перевернулась колесами вверх. На месте от удара погибли человек десять, а еще человек восемь просто захлебнулись от воды. Не знаю, какие неимоверные силы нужны были моему отцу, который приподнял край кузова (видимо, помогла вода) и держал его руками. А там, внутри кузова, барахталась моя бедная мама, она не умела плавать и вообще страшно боялась воды. Отец ей кричал из последних сил, чтобы она нырнула под бортик кузова…. Минут через двадцать подбежали люди, спасали, кого еще можно было спасти. Среди погибших была целая семья наших родственников. У отца врачи целую неделю не могли разжать согнутые в локтях руки. Мать лежала с ним в одной палате…

Эту страшную историю мне часто рассказывает мама. Еще до рождения я испытал стресс, вызванный элементарной человеческой глупостью и преступной халатностью».

— Вы учились в русской школе? В семье, кстати, на каком языке говорили?

— Учился в русской школе 159. В семье говорили на узбекском. А во дворе все ровесники — на русском. Я свободно говорю на двух языках. Пишу на русском.

— Почему?

— Потому что я думаю по-русски.

— А ваши дети?

— И дети такие же. Супруга моя Лена — русская, поэтому дома говорим на русском. Сын самостоятельно выучился узбекскому.

— Вы заметили, что в последние годы русский язык вымывается из Ташкента? Даже те, кто думает на русском, говорят на нем уже с ярко выраженным акцентом. Еще в начале 2000-х все было иначе…

С актером, исполнившим роль Сталина, Нугзаром Давиташвили. Фото из личного архива

— Это очень плохо. Кто-то сказал, что знание еще одного языка — это миллион в кармане. Шарахаются люди из одной крайности в другую. В советские времена некоторые узбеки не хотели знать своего родного языка, потом пришла другая крайность: стали считать зазорным говорить на русском. Все это не от большого ума.

— Ну да, а потом русских стало так мало, что язык, на котором говорят теперь все и с удовольствием, отошел от канонов своей метрополии. Кстати, вы еще в своем раннем фильме это предвидели. Русский язык, например, в устах рассказчика картины «Абдулладжан, или Посвящается Стивену Спилбергу» как бы примеривает тюбетейку (есть такое выражение — «русский язык в тюбетейке»). Точнее, он сам, словно папаха или ушанка, надевается на узбекскую картину мира; создается дополнительный комический эффект. Или в фильме «Бомба» — в написанной от руки табличке: «Тýхта!!! Опасний зона!»…

— Реплика Холиды-опа из «Абдулладжана» — «Эй, малчик, иди суда, э… где твой мама?» — ушла в народ.

ВЕДРО (из «Исчезающей книги»)

На улице Мукими произошло ДТП… Впереди меня в ста метрах ехала старая, шестидесятилетняя мусороуборочная машина на базе ГАЗ-51, помните, с такими проволочными щетками сзади? Вдруг из Пионерской выскочил шикарный, со всеми прибамбасами джип Лексус, не вписался в поворот и поцеловал угол той самой мусороуборки… Картина маслом: правая фара, бампер, капот смяло, как скорлупку… А водитель мусорки даже не заметил удара и продолжал ехать, убирая листья. Тот, что на Лексусе, прокричал мне: догони, мол, мусорку! Я догнал этот раритет и крикнул: там вас Лексус стукнул. Водитель произведения ЖКХ эпохи социализма дал, не спеша, задний ход. Я вернулся из любопытства: что дальше будет? Водитель мусорки подошел к сидящему на поребрике водителю Лексуса в галстуке, которым тот вытирал слезы:

— Б…!!!! Вчера только купил!!!

Водитель мусорки вернулся к своему чудовищу, снял с него помятое старое ведро, покрашенное красной краской.

— Эй, ты мне ведро помял и краску содрал… Плати — или полицию вызывать?

У крутого в галстуке глаза вылезли из орбит:

— Ты чего, отец?! Я попал на пять тонн баксов, а ты тут со своим ведром?!!!

— Ну… Ведро-то мое! Плати!!!

— Сколько?

— Десять тысяч сумов (это где-то два с половиной доллара).

— Блин!!!

Крутой дал старику двадцать тысяч:

— Уйди, отец, с моих глаз…

Мусорка спокойно уехала с места происшествия… В ее медленной езде было нечто, вызывающее уважение, — чувство собственного достоинства…»

— Теперь я, кажется, понимаю, как встреченные вами люди становятся персонажами ваших фильмов. А был ли прототип у рассказчика «Абдулладжана…» — сторожа сельмага № 43 Сатыбалды Худайбердыева, которому «авторы фильма выражают глубокую благодарность» в финальных титрах?

— Нет, конкретного человека не было, просто случайно встретил в коридоре «Узбекфильма» Хусана Шарипова и понял, что именно он будет читать мой текст. Прошлым летом, к сожалению, Хусан-ота покинул этот мир.

— Кого в кинематографе вы считаете своим учителем?

— Конкретно кинорежиссуре я учился на Высших курсах сценаристов и режиссеров у Владимира Александровича Грамматикова и Владимира Валентиновича Меньшова. А кинематографом как искусством заболел благодаря Алексею Юрьевичу Герману. Мне было лет пятнадцать, когда в Ташкенте, на улицах Карасарайской и Чувалачи, рядом с моим домом, снимали эпизоды картины «Двадцать дней без войны». Я заработал тогда первые свои деньги (6 рублей!), пробежав вдалеке, на самом общем плане в кадре с Людмилой Гурченко и Юрием Никулиным.

— Какое он произвел на вас впечатление?

— Да что я тогда понимал! Главное — решил, что буду кинорежиссером… Запомнил, как они собачились и матерились с Гурченко, а Никулин их успокаивал.

Потом, когда мне было уже двадцать девять, Герман читал нам лекции на Высших режиссерских курсах... И это было счастье. Он, конечно, гений. И на меня оказал огромное влияние. Думаю, что Алексею Юрьевичу надо поставить памятник перед Петербургским институтом искусств. Там же я бы поставил памятники Козинцеву, Авербаху, Арановичу…

— И вот спустя несколько лет вы вернулись в Ташкент.

— Да, почти тридцать лет назад я переступил порог киностудии «Узбекфильм». Здесь когда-то сделали свои лучшие фильмы классики Юлдаш Агзамов, Латиф Файзиев, Камиль Ярматов, позже Шухрат Аббасов, Али Хамраев, Эльёр Ишмухамедов... Ни с кем из этих выдающихся людей я не был близок — где они, а где я…

— Однако в узбекском кино у вас был непосредственный предшественник — Мелис Абзалов, снявший две прекрасные комедии на кишлачно-махаллинской натуре: «Бабушка-генерал» (1982) и «Бунт невесток» (1984)…

Кадр из фильма "Берлин - Аккурган"

— Мелису-ака я обязан запуском первой своей полнометражной картины — «Абдулладжан». Он отправил мой сценарий Одельше Агишеву, тот напечатал его в журнале «Киносценарии», потом Мелис Орипович запустил фильм на своей студии «Ватан».

Это был очень колоритный актер и режиссер, глубоко национальный. Не скажу, что мы были с ним близки человечески, — огромная разница в возрасте и его авторитет как-то не позволяли мне навязываться ему в товарищи... Но случались иногда меж нами профессиональные споры — жесткие, даже яростные. Что не помешало мне пригласить Абзалова (в качестве актера) на фильмы «Мальчики в небе», «Родина», «Свинец».

В последние годы жизни он сильно хворал, но всегда находил в себе силы приходить на все премьеры... «Мне надо, чтобы узбекское кино пахло запахом зиры!» — так он говорил. Кстати, плов готовил выдающийся!

— Где вы берете сюжеты для своих фильмов?

— Каждый фильм — отдельная история. «Солдатская сказка» (самая первая короткометражка) — это просто-напросто мои переделанные армейские дневники. «Бомба» — из газетной статьи, где было сообщение, что в Оренбургской области бабка-пенсионерка нашла в огороде авиабомбу, потерянную истребителем…

— В нескольких последних фильмах («Свинец», «Берлин — Аккурган») вы уходите от современности и обращаетесь к истории. Говоря точнее — к сталинскому времени. Тут что-то личное?

— Да, это очень личное. Папа остался сиротой в три года, в девять лет пошел работать в колхоз, на войне были оба моих дядьки, свекор. Все, что я думаю о том времени, — на экране. Времена не выбирают, в них живут и умирают — сказал же поэт… Это не ностальгия по «лучшим временам». Просто мой папа родился в 1932-м, а умер в 1988-м, и ничего, кроме СССР, в своей короткой жизни не видел. Огульно хаять все, что тогда было, — для меня значит наплевать на память отца. Но закрывать глаза на ужас, на творившиеся в те годы безобразия тоже не хочу. Одна война в Афганистане чего стоит. Пустые магазины, дефицит всего самого элементарного...

ВТОРЖЕНИЕ (из «Исчезающей книги»)

«Я пишу только о том, что было… А случилось это в конце декабря 1979 года. Я учился на третьем курсе режфака тогдашнего Ташкентского театрально-художественного института, расположенного по тогдашней улице Германа Лопатина. Рядом с институтом, в конце улицы была гостевая резиденция КП Узбекистана, занимавшая огромную территорию, а совсем неподалеку, в обычном пятиэтажном доме, в обычной квартире (там я не был) жил тогдашний первый секретарь КП Узбекистана Шараф Рашидович Рашидов. В течение нескольких лет мы, студенты, очень часто видели первое лицо республики, спокойно прогуливающегося по утрам по тротуару. Впереди него и сзади гуляли несколько человек из охраны — те вежливо просили студентов и прохожих перейти на другую сторону улицы… Иногда Шараф Рашидович издали подзывал к себе того или иного студента и просто говорил с ним. Со мной этого не случилось — я и не рвался к этому; честно говоря, было страшновато. Счастливчики потом неделю ходили гоголем по институту — с ними говорил сам Рашидов!

Но почему-то я больше всего запомнил то солнечное, но холодное декабрьское утро 1979 года. Я шел на первую пару и издали увидел Рашидова. Над улицей стоял страшный гул и рокот. Я посмотрел на небо и чуть не свалился в обморок: в небе, на достаточно большой высоте летела целая армада вертолетов. Они летели группами, все небо было прочерчено их силуэтами. Это были боевые «крокодилы», потом «Ми-8», потом тяжелые «Ми-6». Я предусмотрительно перешел улицу и взглянул на этого красивого, высокого человека. Он шел медленно, лицо его выражало крайнюю тревогу и усталость одновременно. В тот миг я подумал: а почему вся эта техника летит здесь — случись чего, машина же упадет прямо на город! Но, слава богу, ничего не случилось. Я дошел до института. Сидел всю пару на истории литературы, которую вела замечательная педагог Ирина Соломоновна Гринберг, царство ей небесное… Но я ничего не слушал, думал о том, что увидел… А вертолеты летали почти весь день! Это сколько же их было?! Потом мой сокурсник Саша Гальперин тихо прошептал мне:

— Это война. Наши вторглись в Афганистан…

— На кой ляд? Чего там забыли?!

— У нас с тобой забыли спросить…

Позже меня призвали в армию, но в Афганистан я не попал — удача. Попал на урановые рудники в Учкудук... Потом благодаря Наби Абдурахманову, закончившему наш факультет годом раньше, перевели в Ташкент военным переводчиком. А туда, на войну, попал наш сокурсник, покойный Мумтоз Алимов. Был незлобивый, наивный парень. Только после Афгана он вернулся каким-то сломанным. Так и не оправился. Умер в 45 лет от инфаркта…

Через неделю после вторжения в Ташкент стали поступать цинковые гробы. Раненые, со страшными пролежнями, с оторванными конечностями, а иногда просто половинки туловища (но живые!), молодые ребята стали поступать в 340-й госпиталь. Нас по четвергам возили на разгрузку этих несчастных в аэропорту. Несколько раз я в госпитале относил в крематорий отрезанные ноги или руки. Это все было.

С тех пор прошло более четверти века. Смотрел фильм Федора Бондарчука «9 рота» — выдающаяся картина по всем статьям. Только одно меня переворачивает и заставляет относиться к фильму с сомнением: помните, когда Генерал (С. Говорухин) говорит солдатам о том, что отправка в Афганистан только на добровольной основе? Я служил в Советской армии в 1981–83 годах. Неправда! Новобранцев грузили, как баранов, в самолеты, и никто никогда ни у кого не спрашивал, хочет ли он туда... Вот в чем главная неправда фильма и трагедия той войны...»

— Вы упоминаете Шарафа Рашидова, «красивого, высокого человека». У меня дома стоял зеленый пятитомник его прозы. Вам приходилось его читать?

Зульфикар Мусаков на съемках. Фото из личного архива

— Читал, но… Видимо, политика, как и литература, требует полной отдачи. И политиком он был отличным, много сделал для нашей республики. Восстановил Ташкент после 66-го года... Давно пишу сценарий: «РАШИДОВ-1962». Мало кто знает, что именно Рашидов с Микояном уговорили Хрущева забрать ракеты с Кубы во время Карибского кризиса. Может быть, благодаря этому мы с вами все еще живы. В 1962 году Шараф Рашидович был назначен Политбюро руководить на Кубе всеми работами по строительству площадок, размещению советских войск и ракет средней дальности. Военным начальником был генерал-полковник Плиев. Рашидов подхватил там тропическую малярию, долго болел, но продолжал работать. Фронтовик.

— Вернемся к последнему вашему фильму. Вы часто говорите, что все исторические эпизоды картины основаны на прочитанных вами документах, поэтому и Гитлер, и Сталин у вас не дураки. Злодеи — да, но тоже не в одинаковой степени. Но вот Сталин произносит: «Запад всю жизнь ненавидел Россию. Ну и пусть! А я ее люблю». Вы можете назвать документ, из которого взяли эти слова?

— Такого конкретного документа нет, но вся его жизнь была связана с Россией. Если бы он не любил Россию, он бы не читал почти всех русских писателей, классиков и современников, не смотрел все фильмы и спектакли. Любил по-своему, тиранически, но любил… А почему вы меня спрашиваете? Вы лично в этом сомневаетесь?

На съемках фильма "Берлин - Аккурган". Фото из личного архива Зульфикара Мусакова

— Нет, что вы! Но когда я слышу, что Сталин любил Россию и русский народ, я вспоминаю моего любимого Довлатова. В его «Заповеднике» кавказцы по дороге в Тригорское любовно смотрят на овец: очевидно, различают в них потенциальный шашлык.

— Я же сказал, что он любил Россию тиранически. Это вообще одна из самых значительных и трагичных личностей в мире.

— Хорошо, не будем ссориться из-за этого… персонажа. Достаточно того, что в России сейчас происходит его последовательная реабилитация. Зато появилась уголовная статья за демонстрацию нацистской символики, и можно легко загреметь за простой репост в соцсетях документов той эпохи с изображением соответствующей символики. Ну, вы наверняка знаете.

— Да, поэтому в афишах, предназначенных для России, мы не даем ни малейшего повода нас в чем-либо обвинить. Закон, конечно, неумный. Если ему следовать буквально, надо запретить и фильмы со Штирлицем или Иоганном Вайсом…

Из «Исчезающей книги»

«…В нашем дворе жили люди разных национальностей. Евреи, русские, татары, таджики. Где они сейчас? «Иных уж нет, а те далече…» Но самое удивительное, что там теперь живут их уже взрослые дети и внуки. <…>

Мама часто оставляла меня пожилой соседке Фаине Григорьевне и ее мужу, старику Исааку Моисеевичу Левину; они жили с нами на одной площадке… Случилось так, что сначала я научился говорить на русском, потом, много позже, на узбекском, потому что большую часть своего детства проводил у Левиных. У них было очень много книг, я и сидел целыми днями на диване и читал, ибо научился этому в четыре года. Иногда старая чета между собой говорила на своем еврейском языке, но я не понимал их. Это была тихая несчастливая пара, у которой на войне погиб их единственный сын Саша.

На втором этаже, прямо над нами, жил мой товарищ детства Алик Крейцберг. Отец Алика был латышом, а мама — еврейкой. Позже я узнал, что Крейцберги были вынуждены уехать из Риги, так как родственники достали их своим антисемитизмом. Отец Алика, дядя Вольдемар, был главным агрономом Узбекистана. В небольшом садике он разводил очень редкие цветы, а я систематически рвал их.

В соседнем подъезде жил богатый по тем временам странный узбек, какой-то начальник Минздрава, Яхъё-ака. У него жена была русская, тетя Аня, они народили троих детей: Шурика, Люду и Ольгу Хакимовых... Люда училась со мной потом в одном классе. Странность этого Яхъё-ака была в том, что по утрам он занимался физкультурой. Господи, а что тут странного? Ну, занимается мужик зарядкой, следит за своим здоровьем. Но дело все в том, что бегал он по утрам в одних труселях, скажем так, довольно открытых — все его «хозяйство» вываливалось. Это приводило в ужас старух-узбечек и молодых тоже, выходивших в это же время покупать молоко. Помните, по улицам тогда разъезжали пирожковозы и продавали молоко по 16 копеек за литр? <…>

В третьем доме жил Мишка Кожихин и его брат с сестрой, близняшки: Игорь и Ольга... Миша и Ольга теперь в Германии, а вот Игорь, ведущий анестезиолог Узбекистана, до сих пор живет в родительском доме. <…>

Мишка Кожихин, который был старше меня на несколько лет, постоянно натравливал на меня своего пса. В наши дома тогда еще не провели канализацию, и туалет находился на улице, на краю двора. Как только я шел туда, он спускал с цепи свою собаку. Собаку звали Рекс. Это была обыкновенная охотничья собака пепельного цвета с черными ушами. Однажды у меня был понос, а Кожихин тут как тут, снова натравил на меня, сидящего в туалете, своего Рекса. Я побежал и испачкался.

Увидев это, моя мама взяла большую скалку, избила и собаку, и Мишку. Выскочили мать Кожихина Лидия Николаевна, его бабушка Ревекка Израилевна и кричали, что моя мама басмачка.

Самое подлое было потом. Мишка пустил слух, что я обкакался. Обыкновенная детская жестокость. Я неделю прорыдал в подушку. Тогда моя нянька Фаина Григорьевна посоветовала мне: «А ты скажи ему, что все они — ж.довские морды!» Я так и сделал. Удивительный эффект — Мишка перестал обзывать меня засранцем! И вообще старался завести со мной дружбу. Так, благодаря еврейке Фаине Левиной, я узнал, что такое антисемитизм».

— Сейчас я с улыбкой вспоминаю тот потешный эпизод. Многие мои верные друзья, среди которых один очень известный актер — из скромности не буду называть его имени — и одна из моих пассий (досвадебных), красивая девочка с огромными карими глазами (где она теперь, что с ней — не знаю), были представителями еврейского народа! Так что прошу в антисемитизме меня не подозревать.

— Конечно, ведь большая часть Вашего фильма посвящена теме холокоста. Вот это молоко, которое молочник в 1933 году перестал приносить евреям, история любви немца Клауса и еврейки Деборы…

— Да, это все было в Германии. Потом были концлагеря, фабрики, где из вен детей вытягивали кровь для раненых солдат вермахта. Я с огромным уважением отношусь к теме холокоста, разделяю скорбь еврейского народа… Но у меня есть вопросы, на которые никто еще ни разу не ответил вразумительно.

— Какие?

На съемках фильма "Берлин - Аккурган". Фото из личного архива

— Почему нет дня всемирной скорби по 27 миллионам (из них большая часть — мирные жители) советских людей всех национальностей? Почему нет дня памяти по 25 миллионам китайцев, варварски уничтоженных японцами в 30-е годы прошлого века? Многие не знают такого факта: на территории Узбекистана к 1941 году проживало 4 миллиона 750 тысяч человек, на войне погибло 475 тысяч моих земляков (10% от всего населения), а полтора миллиона вернулись инвалидами...

— Зульфикар-ака, кого из современных мировых режиссеров смотрите, кого особо выделяете? Какие фильмы?

— Виктора Шамирова: три последних его фильма считаю новым словом в русском кино. Такеши Китано: «Фейерверк», «Брат якудза», «Затоичи»; Карена Шахназарова: «Курьер», «Город Зеро», «Яды»; Никиту Михалкова: от первой картины до «Солнечного удара»…

— Разрешите в финале маленький блиц? Собака или кошка?

— Ни та, ни другая.

— Толстой или Достоевский?

— Оба.

— Святая ложь или горькая правда?

— Если во благо, то обе.

— Великое будущее или великое прошлое?

— Реальное настоящее.

— Лучшее лекарство от страха?

— Другой страх.

— Если однажды встретите своего отца, что ему скажете?

— Папа, я сделал все, чтобы тебе не было за меня стыдно.

— Бог есть?

— Есть.